Как дошло до нас , так и сказываю,
Да только жил давно, много лет назад,
Богатырь лихой, рода нашего,
Рода русского, да могучего.

Но могуч он был, не в сражении,
Хоть и там он был, не из слабеньких,
А могуч был по делу любовному,
Не имел себе равных в соитии.

Богатырь тот звался Василием,
По прозванию был он Хотимычем,
А подругу имел он Прасковьюшку,
До любови девицу охочую.

Вот ушел он однажды с дружиною,
Да с купцами, да в земли заморские,
А вот как воротился с чужбинушки,
Тут-то сказ наш как раз начинается.

Как узнала его красна девица,
Что вернулся Василий из-за моря,
В тот-же час для него наряжалася,
И домой побежала к любимому.

Наряжалась она, не в парчу-шелка,
Не в пошиты из льна одеяния,
Надевала наряды особые,
Те, в которых Василию любая.

Наряжалась в рубашку черную,
Козьей кожи - тончайшей выделки,
Шелковистую, да блескучую,
Плотно нежный стан облегающую.

Сапоги до бедра - такие-же,
Шнуровала шнурками скрипучими,
А на тонкие, белы рученьки,
Одевала перчатки до плечиков.

Стан свой стройный и грудь высокую,
Сарафаном из кожи стягивала,
Закрывала на пряжки блестящие,
Начищала заклепки серебрянны.

Как увидел Василий любимую,
Обнимал ее, целовал в уста,
Сквозь скрипучую кожу тонкую,
Ощущал ее тело жаркое.

Выгонял он тут челядь всю из дому,
Запирал он двери дубовые,
Да на окнах резные ставеньки,
И в постель ложился с любимою.

В той постели белье не тканное,
С шелковистой кожи пошитое
Там любились Василий с Прасковьею,
Не смыкая глаз, всю-то ноченьку.

Лишь под утро дозволил Прасковьюшке
, Снять Василий сапожки скрипучие,
Сарафан, да перчатки кожаны,
И остаться в одной рубашечке.

Подремали они немножечко,
Для любви собралися с силами,
А уж как отдохнули-проспалися,
Занялись тут любовными играми.

Брал Василий Прасковью за рученьки,
За спиною ей крепко их сковывал,
Одевая браслеты заморские,
Из блестящей стали, холодные.

Да другими браслетами - более,
Стройны ножки девице сковывал,
Да в таком вот виде беспомощном,
Целовать-ласкать, начинал ее.
Сквозь рубашечку тонку-кожану,
Стал он гладить ей грудь высокую,
Мял рукой он ей попу крепкую,
Целовал ей лоно горячее.
Ничего не могла делать девица,
Лишь стонала все громче, да яростней
А уж как задрожала, взмолилася:
"Овладей поскорей мой возлюбленный,
ибо нет уж терпеть силы-моченьки".

И любились они, так что крик стоял
Да Прасковья звенела оковами,
Понапрасну в любовном безумии,
Цепь стальную порвать пытаючись.

Так два дня провела Прасковьюшка,
Руки-ноги цепями скованы,
Пила-ела из рук у Василия,
До безумия им заласканна.

В третий день ей Василий говаривал,
Что привез он подарок диковинный,
Для любимой одежку заморскую,
На Руси никогда не виданную.

Тут снимал он с Прасковьи оковы все,
И рубаху красивую кожану,
Одевал он ей платье заморское,
Из тягучей резины, прохладное.

Посмотрелась девица в зеркало,
Ничего красивее не видела,
Стройный стан обтянула и рученьки,
Словно кожа вторая, блестящая.

Тут Василий ее обнимал опять,
И любил еще пуще прежнего,
А Прасковье в том платье понравились,
Ощущенья досель небывалые.

Тут Василий Прасковье к кровати-то,
Ручки-ножки цепями приковывал,
Начинал он вновь ласки любовные,
Игры страстные, да умелые.

Сквозь резину тугую, гладкую,
Он ласкал ее груди нежные,
И живот и лоно желанное,
Так, что девица вновь обезумела.

Снова цепи порвать пыталася,
Словно лук тугой, выгибалася,
И опять они так любилися,
Аж скрипела резина заморская.

Долго длилась любовь безумная,
Результат же тех бурных ноченек,
Через девять родился месяцев,
И большого стал рода начальником.

И сменялись потом поколения,
Были в том роду люди разные,
Но у всех у них страсть с тех пор общая,
Любят женщин в одеждах резиновых.

Николай Раша.